Регистратор (Ю. Иванов)

Регистратор
Сегодня был трудный день. Я пытаюсь заснуть. Верчусь на четырех составленных стульях, укрываясь "тревожным" бушлатом с надписью "Прокуратура России". Он пропах бензином, пороховой гарью, свежей и не очень кровью, трупной вонью, парами криминалистического йода, формалином, алкоголем и пеплом - особой смесью ароматов, что всегда витают рядом со смертью.
Меня не беспокоит это запах - я давно к этому привык. Он уже стал частью меня - замотанного и угрюмого следователя облпрокуратуры, вынужденного коротать ночь на дежурстве прямо в служебном кабинете. И это еще хорошо, что не на топчане в проблеванной дежурке какого-нибудь сельского райотдела милиции. Все таки - "дома". А дома и дерьмо пахнет приятнее.
Три убийства за ночь - это уже слишком. Снова ожили бандиты. Второй эшелон - первые уже угробили друг друга еще в девяносто пятом.
Мои тренированные нервы и желудок на последнем трупе начинают мелко подрагивать - от психической дерготни, от необходимости командовать уставшими, сонными операми, от тупой процессуальной писанины, от дуршлагов простреленных тел и машин, от влажного запаха крови и вида человеческих мозгов. От необходимости принимать решения, которых не одобряешь, от нудных допросов очевидцев, от своих наездов на перепуганных людей, на собственные пинки и звонки в спящие двери подъездов и квартир.
Хочется жрать, садится голос от криков и споров со штабным ментовским начальством, от бесчисленных сигарет и постоянной сухости во рту. Хочется замолчать и больше никогда и ни с кем не разговаривать. И еще оглохнуть. А еще лучше бы ослепнуть. И уж совсем хорошо - схватиться за бок, повалиться на кровавый бандитский труп и мгновенно сдохнуть от разрыва сердца.
Я - обычный человек в темной несвежей рубашке с тощим галстуком, в потертом пиджаке, из кармана которого торчит погрызенная шариковая ручка. Мне тридцать пять лет и вся жизнь моя - служба. У меня тусклые глаза, профессиональный "ментовский" взгляд. Такой неизменно появляется у нашей братии на третий год работы - холодный и совершенно пустой. В нем ничего невозможно прочесть - ни злобы, ни жалости, ни сострадания. Никаких эмоций. Обычному, нормальному человеку, глядя в такие глаза, становится страшно - перед ним говорящая машина, робот - полицейский, запрограммированный зомби. Глаза, как тусклые фары грузовика. А что можно увидеть в погасших фарах? Ничего.
Нравится мне работать следователем или нет? Наверное, все-таки да. И дело не во власти - я совершенно не умею извлекать из нее хоть какую-нибудь пользу для себя. Нет, здесь другое. Постоянно прикасаясь к смерти - я, вероятно, острее чувствую жизнь. Она очень разная. Никогда не знаешь, что преподнесет тебе день. Сюрпризы за сюрпризом. Отсиживать жопу за столом или за пульманом, завинчивать одну и ту же гайку на конвейере - согласитесь, скучно. А здесь - все реально, все до края, все до последней точки. Без сюсюканий и романтического флера, без чистых манжеток и белых салфеток. Без угодливого вранья и политесов. Это очень похоже на войну. Только что текла размеренная жизнь и вдруг безумной гильотиной падает смерть. Палач пьян и гвоздит своим топором, тупо тяпая по земле без всяческой системы .
Мы знаем, что смерть обязательно наступит, но никогда не бываем к ней готовы.
Человек поужинал в своей шикарной квартире, выпил дорогого коньяку, потискал милых детей и похлопал по попке чуть пополневшую жену: "Я вернусь, дружок, не позже одиннадцати". Отрывая дверь, человек подумал о завтрашнем дне, о том, что скоро день рождения любовницы и Новый год...И вот, выйдя из квартиры, он получил пулю в затылок - киллер. И завтрашний день для него так и не пришел.
Он лежит еще совершенно теплый в дорогом пальто, в отглаженной одежде. Красивый галстук на шее и небрежно расстегнута верхняя пуговка рубашки, начищены до блеска ботинки и в кармане ключи от квартиры. Все вроде нормально, только маленькая-маленькая слепая дырочка в голове, от пистолета системы "Вальтер".
Он уже мертвый, но еще не понимает этого. Смотрит на меня снизу, чуть прищурясь, словно я - Господь бог с солнечным кругом над головой и не верит, что все это уже навсегда. И ему уже не нужны ни ботинки, ни галстук, ни запонки, ни ключи от квартиры, ни коньяк. И это холеное, пахнущее лосьоном тело уже не его. Оно безнадежно испорчено, хоть он еще не может понять в каком конкретно месте и насколько серьезна поломка. Утекающее сознание еще верит в то, что все можно починить, исправить, заменить детальку или вдохнуть жизнь...
Но я не Господь бог и нимба у меня нет. Это просто подъездная лампочка у меня над головой. Если смотреть, как убиенный, с пола - я, наверное, огромен и велик. Громада, человек-гора...Только вот помочь я ему ничем не могу. И вообще никому не могу помочь. Ни его детям, ни жене, ни любовнице. Я могу просто найти убийцу ( и это, кстати, будет большой удачей), но кому это надо-то? Чем это поможет человеческому горю? Ничем, я вам клянусь. Ничем это никому не поможет. Нормальный человек ведь не может испытывать радости или удовлетворения от кровавой мести, от приговора суда "четырнадцать лет лишения свободы с отбыванием наказания в колонии строгого режима". И что? Легче стало? Не смешно?
Тогда зачем я? Что я делаю, чем собственно занимаюсь? Что делает целая армия, в общем-то неплохих людей?
Я - регистратор. Не коллежский, конечно. Регистратор человеческого горя. Я пересчитываю трупы, заношу их в гроссбухи, нахожу убийц и тоже заношу в гроссбухи. Их убивают или надолго убирают с глаз ( убивая медленно) и тоже регистрируют. От количества выловленных убийц ничего не зависит. Сколько бы их не ловили - нарождаются новые. Горя и зла в мире должно быть ровно столько, сколько отмерено богом, чтобы радость и добро не потеряли своей красоты и привлекательности. Иначе, к чему стремиться?
На жестких стульях спать неудобно. Под головой армейская зимняя шапка и комментарий к уголовному кодексу. Старые стулья качаются от каждого моего движения, жалобно скрипят и ноют. Я смотрю в потолок - на нем полоски света от уличного фонаря и длинная змея какого-то вьюна, что растит четвертый год мой сокамерник Серега. Причудливые тени листьев, словно собачьи уши - навострены и чутко слушают тишину осенней ночи. Они делают вид, что охраняют мой сон. Сон, который витает вокруг уставшей головы и никак не хочет приходить. Наверное, он просто не может найти заветную дырочку в моей броне, в защите от мира, в моем лакированном футляре, чтобы впорхнуть туда легкой бабочкой и ласково погладить крылышками мои мозги.
Четыре сорок ночи. Вызовов больше не будет. Дело к утру, а утром люди менее агрессивны, они умиротворены надеждами нового дня, им хочется спать. Эмоции притупляются. Статистика преступлений и наука криминология дают точную временную картину греха. Грешат люди, в основном, вечерами и ранними ночами. Может, хватит, а? Четвертого убийства мне не пережить.
Зло, хочешь ты этого или нет, впитывается в любого, даже самого крутого броненосца. И когда оно концентрируется, как сегодня, оно способно пробить защитный футляр и тогда этот "гробик" лопается. За ним срыв - выплеск сильнейших эмоций.
Ненависть. На все - на мир, на свою регистрационную сущность, на невозможность изменить этот [цензура] людской род. Она с шумом вырывается наружу, оставляя за собой огромную дыру.
И в нее немедленно входит все дерьмо этого мира. Здесь и сейчас - получите! От потерпевших - слезы, нестерпимую боль, животный страх, ощущение одиночества, остроту потери. И еще получите! От убийц - снова мерзкий страх и липкую теплую слизь - это кровь или лимфа. Она елозит под пальцами, скрипит, от нее хочется отмыться, но это невозможно - она прирастает к тебе и ты уже грязен, как сливная труба кухонной раковины, по тебе течет жирный, вонючий пот и бешено бьется в горле сердце...И ты ждешь, ждешь, ждешь расплаты за свое ужасное действо, пусть ты даже ни в чем и не виноват. Но ты впустил - теперь молись Господу богу, чтобы все это вынести.
И, как говорится, и ночью, при луне тебе уже нет покоя. Теперь его никогда не будет - ты стал другим - не совсем человеком. Ты походишь на разваливающегося по кускам живого еще мертвеца и тебя постоянно рвет от собственного могильного запаха.
Живи человек. Живи всегда, люби людей, не мешай другим. И не убий! Ибо каждый убитый тобой - это часть тебя самого. И кровь твоя смешана с кровью миллиардов других людей в большом божьем котелке. Он раздал ее по ложечке каждому, он причастил нас не к "великому себе" - друг к другу. Чтобы мы поняли свою одинаковость, свое родство, свою цельность.
Зимняя шапка шершавой мягкостью вжалась в щеку, и я неожиданно заснул. Бабочка сна полетела по просторам моей уставшей головы и тихо запела свою песню. Я видел эту странную планету - желтую, с изрезанными песчаными равнинами, пологими холмами. Красное небо багровело закатом. А бабочка летела и летела, кружась в таинственном танце и пела нежную песню, призывая рассветное утро. Я знал, что это моя планета, это мой дом, это родина, рай...
А это были просто мои мозги. В которые с визгом тысячи истребителей врезалась трель телефонного звонка.
Четвертый. Помоги мне, Господи, не сойти сегодня с ума.